Принять свой психоз в качестве болезни означало сдаться, в частности продолжать терпеть неприятные побочные эффекты антипсихотических препаратов. Это поражение означало бы отказ от всего того, чего мне удалось к тому времени достичь.
Вместо
этого я захотела научиться говорить о своих психотических переживаниях, научиться видеть их причину и значение. Однако я обнаружила, что это желание не воспринималось в качестве закономерной потребности в оказании помощи. Наличие в анамнезе психоза
рассматривается как противопоказание к какого-либо рода серьезной коммуникации. По моему опыту, специалисты избегают работать с такими, как я, забираться в темные дебри сознания с людьми, пережившими психотические реакции. И на этот счет не имеется
руководств и рекомендаций. Мне кажется, что это требует значительной смелости и от пациента, и от медика.
Сегодня я больше не отношусь к своим психотическим эпизодам как к изолированным проявлениям психопатологии. Трудно даже вспомнить,
что я когда-либо раньше рассматривала их в таком качестве. Мой психоз – это мой путь реагирования на жизненные переживания. Это реакция на нежданную несправедливость и плохое отношение, с которыми я вынуждена была столкнуться в детстве.
После многих лет покорности и послушания отцу я один раз окончательно разозлилась и дала ему сдачи. В ответ он ушел из дома и пригрозил совершить самоубийство, после чего вся семья восстала против меня. После этого приступа гнева я очень долго не
испытывала ничего подобного. В последующие годы я потеряла всю свою силу, на смену которой пришли чувство вины, страх и невыразимые психотические переживания. Я превратилась в проблему, которая требовала решения.
Я не думаю, что жестокое
и несправедливое обращение само по себе может вызвать психоз. Оно причиняет боль, но и только. По моему мнению, угрозы и предательство, которые сопровождают жестокое обращение, – вот что является источником психоза. Предательство со стороны
близких, которые говорят: "Тебе, по-видимому, так и надо", вместо того, чтобы встать на твою защиту, которые оправдывают обидчика и обвиняют жертву. Это искажает реальность в глазах ребенка, заставляя его говорить, глядя на голубое небо, что оно зеленое.
Вы вынуждены предавать себя и это создает сумеречную зону и ввергает вас в уязвимое состояние по отношению к психозу.
По ходу психиатрического лечения моя сумеречная зона расширилась. Мне вновь было навязано искажение реальности. Никто
ни разу не попытался выяснить, что со мной случилось, никто не спросил: "Так что же привело вас к сумасшествию?" Меня наблюдали, ставили диагнозы, лечили как психически больного, но никто никогда не поинтересовался связью с историей моей жизни.
Жертвы жестокого обращения, у которых в результате развивается психоз, надеются, что психиатры смогут учесть данный фактор в развитии их состояния, однако этого не происходит. Многие из нас страдают сильным комплексом вины и убеждены в том,
что сами виновны в преступлениях, жертвами которых мы по существу являемся. Мы наказываем себя многочисленными способами. Становясь пациентами, мы сохраняем свои внутренние деструктивные механизмы и продолжаем играть роль жертв. Когда человек становится
психиатрическим пациентом, можно фактически говорить о повторном переживании ранее перенесенной травмы.
Сегодня мои психотические переживания больше не являются для меня тайной. Я знаю, что их запускает и что превращает мое сознание в неконтролируемые
вспышки воспоминаний и непостижимые галлюцинации.
Я научилась описывать их, и таким образом они становятся менее угрожающими. Мне очень помогло, что я нашла связь между психозом и своим прошлым. Это снижает степень недоверия к себе, поскольку
дает объяснение психотическим переживаниям.
Мой рассказ подходит к концу. Я не утверждаю, что жестокое обращение с детьми всегда ведет к психозу или что все люди с психотическими реакциями обязательно были жертвами такого обращения. Что
я хотела проиллюстрировать, так это то, что психоз может иногда выступать в качестве понятной реакции на пережитую травму – при этом более вероятной реакции, чем это сегодня предполагается.
Моя история – не единственная в своем
роде. Имеются фактические данные, указывающие на наличие связи между психозами и предшествующей психической травмой, например полученной в результате жестокого обращения в детстве, однако психиатры эту связь практически не учитывают. В план обследования
пациента с психозом не входит систематический анализ ранее перенесенных психотравмирующих воздействий. Люди, у которых развиваются психотические реакции на жестокое обращение в детском возрасте, не могут рассчитывать на понимание или адекватную помощь.
Наверное, настало время, чтобы каким-то образом изменить эту ситуацию.
Как история Вильмы могла бы повлиять на формирование политики в области охраны психического здоровья?
Вильма очень выразительно описывает, как проявления психоза могут полностью доминировать в сознании и как психоз может вызвать отчуждение личности от самой себя, в какой мере широко распространенное желание общества дистанцировать себя от людей с психотическими симптомами отражает это внутреннее отчуждение в самих пациентах.В случае Вильмы отчуждение, обусловленное психотическими переживаниями, по-видимому, спроецировалось на внешний мир, в частности на психиатрию, как на организацию, и на психиатров, как на тех, кто должен был бы помочь ей найти путь назад, так и на саму себе. Психиатры безусловно в течение долгого времени не могли восстановить ее связь с внешним миром. Их усилия, возможно с наилучшими намерениями, оказались несостоятельными, поскольку они остановили Вильму на болезненном пути к истокам психоза, которые поэтому также стали истоками той личности, в которую она превратилась. Вильма свидетельствует, с понятной горечью, о том, что ей так и не удалось излечиться от своего "расстройства". Однако психиатрическое лечение и психотерапия помогли ей наладить личную жизнь, создать семью и найти работу, хотя одновременно и замаскировали источник ее заболевания – испытанное в детстве жестокое обращение.
Эта история вновь демонстрирует тот высокий риск, которому подвержен любой пациент с нарушениями психического здоровья – становиться в глазах специалистов не индивидуумом с историей жизни, а лишь носителем психиатрического диагноза. Она показывает, что лечение пациента без того, чтобы вначале выслушать его историю, может, в лучшем случае, стабилизировать состояние и вернуть человека в рамки нормального существования, однако в худшем случае она сохраняет то, что Вильма называет своей "темной стороной" – травмирующие переживания на более ранних этапах жизни, что в результате приводит к утрате целостности личности и является потенциальной причиной рецидива.
История Вильмы убедительно демонстрирует, что предоставление пациенту более широких возможностей и полномочий – это не то, чего следует пугаться врачам, организаторам здравоохранения или обществу; речь идет просто о том, чтобы смело протянуть руку тому, кто не может найти свой путь. То, что испытала она, как и многие другие пациенты с тяжелыми расстройствами психического здоровья, дает яркий пример тому, в какой значительной степени интерпретация реальности, особенно в детском возрасте, зависит от объяснений других людей. История Вильмы иллюстрирует, насколько хрупкой бывает связь между внутренним и внешним миром.
И помимо всего прочего, она показывает, что обвинять в преступлении саму жертву – это наиболее уродливое искажение реальности.